Климат против санкций: общий вызов способен наладить новый евразийский диалог

Переход от неолиберальной модели глобализации к новой структуре мировой экономики, основанной на формировании нескольких противостоящих друг другу макрорегионов, не отменяет необходимость борьбы с общими вызовами, среди которых в последнее время особенно проявляют себя климатические изменения. Пандемийный 2020 год фактически ввел климатическую повестку во внутреннюю и внешнюю политику всех ведущих стран мира, включая те, которые прежде не придавали ей первоочередного значения, как, к примеру, Россия. Однако теперь страна сталкивается не только с нарастанием климатических рисков, но и с их косвенными издержками наподобие скорого введения Евросоюзом «углеродного сбора» для импортируемых товаров. В этой ситуации крайне важно не идеологизировать климатические проблемы, а рассматривать их в качестве общего вызова, с которым можно справиться только совместными усилиями России, Китая и Евросоюза в рамках нового евразийского диалога, а также оценивать «углеродный сбор» не только как источник рисков, но и возможностей, уверен председатель совета директоров группы КРЕОН, член Российского совета по международным делам Фарес Кильзие.

По мере нарастания конфронтации между Россией и западными странами регулярно возникают рассуждения о том, что российские компании могут легко переориентироваться с европейского рынка на азиатский, и что это якобы заставит Запад пересмотреть свою торговую политику в отношении России. Насколько осуществим этот сценарий в новых реалиях глобальной экономики? Состоятельно ли мнение, что российский бизнес, ориентированный на экспортные рынки, может полностью отказаться от европейских покупателей российских товаров, причем не только сырьевых, в пользу Азии?

Приведу банальный пример по конкретной, причем достаточно узкой рыночной нише — поликарбонатным листам, которые во время пандемии стали активно использоваться в качестве защитного экрана между продавцами и покупателями. До недавнего времени эти листы российского производства пользовались огромным спросом в Евросоюзе, который был готов покупать их по очень хорошей цене из-за нехватки собственных производственных мощностей. Но в какой-то момент оказалось, что российские экспортеры, которые поставляли эту продукцию в Европу, просто не могут удовлетворить европейские заказы, поскольку российские предприятия полностью переориентировались на экспорт сырья — поликарбоната — в Китай.

Точно такая же ситуация может произойти и с любыми другими продуктами. Поэтому Азия сможет не только полноценно заменить для России Евросоюз, но и потребует от России больше мощностей для удовлетворения своих потребностей в силу чисто демографического фактора. Потенциальная емкость этих рынков на самом деле несопоставима: население Евросоюза составляет примерно 550 миллионов человек, а Азии — не менее трёх миллиардов.

Однако нужно учитывать и побочные эффекты масштабного российского разворота на Восток. Если Россия будет последовательно перенаправлять объемы своих энергоносителей, прочих товаров и услуг с западного направления на другие рынки, это может привести к колоссальной инфляционной волне на западном направлении. А усилить ее может механизм трансграничного углеродного регулирования (СВАМ), более известный как «углеродный сбор», который скоро будет скоро окончательно утвержден Евросоюзом. Квоты на выбросы углерода в Евросоюзе уже превышают 50 евро за тонну СО2, а после введения механизма СВАМ они могут вырасти до 150 евро за тонну, что ударит не только по российским компаниям, чья продукция будет обложена «углеродным сбором», но и по европейским потребителям в виде роста цен.

Все это очень серьезные риски, о которых стоит задуматься всем сторонам. Переориентация российского бизнеса на Азию способна привести лишь к нарастанию конфронтации с Евросоюзом и США — этот момент уже хорошо понимают в некоторых странах ЕС, например, в Германии.

Не так давно несколько климатических функционеров ЕС представили доклад, где говорится о том, что СВАМ действительно может навредить европейской промышленности, а заодно и ухудшить отношения между Евросоюзом и странами, чьи товары планируется облагать «углеродным сбором». Можно ли ожидать, что такие далеко идущие решения все-таки будут приниматься с учетом интересов всех сторон, или же Евросоюз будет последовательно отгораживать свою экономику от России, Китая и других стран?

Несомненно, после всех событий последних десяти лет тон взаимоотношений между Россией и Евросоюзом будет оставаться очень прохладным — прежней теплоты больше не будет. Однако это не является принципиальной помехой для выстраивания абсолютно понятного и прозрачного партнерства, основанного на, я бы сказал, ледяном расчете. Механизм СВАМ может стать одним из ключевых оснований для нового диалога — максимально прагматичного и внеидеологического.

С одной стороны, думаю, всем уже предельно ясно, что Евросоюз будет и дальше продвигать тематику трансграничного углеродного регулирования, контуры которой наметились еще в 2005 году, когда ЕС запустил первую международную систему торговли квотами на парниковые газы (EU ETS). С другой стороны, идея «углеродного сбора» возникла, конечно же, не просто так — этот механизм рассматривается как один ключевых для ограничения негативных воздействий на окружающую среду и предотвращения изменений климата. А поскольку эти проблемы имеют глобальный характер, совершенно очевидно, что усилий одного только Евросоюза будет недостаточно. Именно здесь возникает точка пересечения общих интересов.

В связи с предстоящим введением СВАМ российский бизнес, несомненно, столкнется с высокими рисками и расходами. В этой ситуации наиболее здравая идея заключается в том, чтобы Россия разделила эти риски со своими ключевыми торговыми партнерами — странами Евразийского союза, Шанхайской организации сотрудничества и, естественно, Евросоюза — при помощи механизмов тарификации импорта и экспорта по принципу «один за всех, и все за одного».

Такой подход откроет возможность для трансформации европейской «Зеленой сделки» в евразийскую и продемонстрирует готовность всех сторон к борьбе с общим противником — негативными изменениями климата. Поэтому у России есть все возможности для того, чтобы включиться в этот процесс на паритетных началах и расширять «зеленую сделку» вместе с европейскими партнерами, в первую очередь с Германией.

Нельзя забывать и о том, что трансграничный углеродный сбор несет не только риски, но и возможности. Он стимулирует производителей и экспортеров углеродоёмкой продукции искать новые ниши на рынках продукции с низким «углеродным следом», например, водорода, который Россия может поставлять и в Евросоюз, и в Азию, обеспечивая им все евразийское пространство.

Какие еще общие международные вызовы, которые выходят сегодня на первый план, могут обеспечить базу для нового диалога в евразийском масштабе?

Как члена РСМД меня сильно тревожит ситуация в таких странах, как Украина или Афганистан, где резко активизировались талибы — это потенциальные военные очаги. Но если ограничиться только проблематикой энергетического сектора, который я представляю, то видятся три главных вызова.

Первый — это глобальные изменения климата и борьба с ними, о чем мы уже говорили. Второй — освоение ресурсов Арктики, чреватое серьезной конфронтацией сторон, участвующих в этом процессе. Третий вызов — спровоцированная изменениями климата миграция в эпоху после пандемии коронавируса.

Все три проблемы взаимосвязаны и несут серьезные риски в ближайшие пять лет, если не заглядывать дальше. Однако важнейший момент действительно заключается в том, что эти вызовы актуальны не только для России, но и для Запада и многих других стран. Это обстоятельство открывает серьезные перспективы для взаимодействия России со всеми заинтересованными сторонами, которые понимают опасность перечисленных вызовов.

Без последовательного неидеологического диалога решить эти проблемы невозможно — такой диалог и был бы примером взаимовыгодного сотрудничества вне взаимных санкций и обвинений.

Тем не менее, санкции в отношении России пока отменять не планируют — Евросоюз недавно продлил их еще на год. Можно ли утверждать, что их негативный эффект снижается по мере открытия для России азиатских рынков?

Нельзя рассчитывать на то, что санкции начнут утрачивать свой смысл по мере того, как Россия будет расширять свое присутствие в Азии. Не подлежит сомнению факт, что санкции больно бьют по обеим сторонам, сдерживая развитие. Российская экономика за последние почти десять лет могла бы развиваться без санкционного фактора в три раза быстрее. При этом нужно учитывать не только секторальные санкции, которые зачастую действительно не ощущаются, но и неформальные, и финансовые санкции: эффект от них гораздо хуже, поскольку они препятствуют привлечению «длинных» денег из Евросоюза и США в крупные российские проекты.

Поэтому вопрос о снятии санкций по-прежнему предельно актуален, и единственный, на мой взгляд, правильный путь в этом направлении — поиск и демонстрация реальных альтернатив. Когда те, кто продвигает санкции против России, увидят, что страна в условиях ограничений нашла возможности для развития с другими партнерами, они осознают свой просчёт, после чего нужно будет срочно приступать к диалогу.

Какими могут быть эти альтернативы, а главное, кто их должен формулировать — бизнес, государство, общество?

Сейчас работа над российскими альтернативами санкциям носит прежде всего политический характер, но необходимо, чтобы к ней была добавлена реальная и конкретная экономическая составляющая. Представляется, что в этом процессе определяющей может стать роль российского МИДа, который уже доказал свою способность отстаивать российские экономические интересы — достаточно лишь вспомнить его последовательную позицию по «Северному потоку-2». Министерство проделало огромную совестную работу для того, чтобы донести до всех западных партнеров позицию России: этот проект является чисто экономическим и не имеет политической окраски. В итоге вопрос о «Северном потоке-2» фактически решался между США и Германией, а Россия оказалась в благоприятной для себя ситуации над схваткой. Мы не раз говорили о том, что именно такой сценарий был бы оптимальным для России.

Судя по тому, что Сергей Лавров на днях был включен в федеральный список «Единой России», МИД рассматривается и как ключевая внутриполитическая сила. Можно ли считать это одним из главных итогов «эпохи Лаврова»?

Как это ни парадоксально, основные недавние успехи во внешней политике действительно состоялись на внутреннем фронте — это неочевидный для многих, но принципиальный момент. За последние пять лет Сергею Викторовичу Лаврову удалось вернуть ключевые механизмы принятия внешнеполитических решений в Министерство иностранных дел, чего не было прежде, поскольку МИД обычно отвечал за внешнеэкономические решения.

Однако теперь, начиная с 2015 года, именно МИД курирует наиболее важные вопросы российской внешней политики. Создан и работает совещательный механизм принятия решений вместе с дипломатами.

Почему возвращение позиции МИДа как основного внешнеполитического органа настолько принципиально, можно видеть, к примеру, по развитию отношений с Украиной. После всего случившегося в 2014 году участие российской дипломатии позволило исправить ситуацию с помощью Минских соглашений. В таких обстоятельствах важны именно институциональные механизмы, позволяющие принимать коллегиальные, а не персональные решения.

Как будут выглядеть новые правила игры в экономике Евразии, в рамках которых предстоит искать альтернативы? Или же после всех недавних торговых и санкционных войн говорить о каких-то правилах не приходится?

Для понимания того, какие альтернативы сейчас существуют у российского бизнеса, необходимо прежде всего обратиться к меняющейся у нас на глазах структуре глобальной экономики. Еще в прошлом десятилетии в ней совершенно определенно обозначилась тенденция к нарастанию протекционизма, которая в период после пандемии приведет к окончательному «разводу» между разными макрорегионами мира.

Среди таких новых экономических экосистем Старого света уже сейчас можно назвать Евросоюз, Евразийский экономический союз, Китай вместе со странами АСЕАН. В последнем случае речь идет не только об отдельном макрорегионе, а о выстраивании экономического мега-альянса со всеми странами Азии. В еще одну экосистему в новой конфигурации глобальной экономики превращаются страны Балканского полуострова, Центральной и Восточной Европы — этот регион важен тем, что он находится посередине между Россией и Евросоюзом, и прагматичный диалог способен увеличить возможности для совместных инвестиций на этой территории.

Основным вызовом для российского бизнеса в этих новых условиях, подразумевающих, кстати, кардинальный пересмотр всех механизмов ВТО, является меняющийся доступ к рынкам. С одной стороны, некоторые традиционные рынки будут окончательно закрываться для российских производителей, с другой, появятся новые рынки, которые еще предстоит освоить. В первом случае речь, очевидно, идет о Западной Европе, во втором — об АСЕАН, включая Китай, в перспективе об Индии, которая сейчас выходит на передовую. И наоборот: для тех рынков, которые перестанут быть традиционными, потребуются новые продукты — в случае ЕС, например, таким решением может быть экспорт водорода на основе синтеза природного газа.

Российскому бизнесу в любом случае придется адаптироваться к подобным изменениям, хотя контекст трансформаций может быть разным — где-то он будет определяться климатической повесткой, а где-то военно-политической конъюнктурой. Это не будет означать, что глобализация почти закончилась — региональным экосистемам еще предстоит найти между собой общий язык и сформировать новые общеэкономические связи, к которым российскому, а заодно и всему евразийскому бизнесу также придется адаптироваться.

О том, что глобализация может пойти по сценарию регионализации, говорилось еще после кризиса 2008 года. Насколько успешно удалось к нему подготовиться за прошедшее десятилетие?

Главное, что к этому готовилось российское государство вместе с нами — предпринимателями. За последние два десятилетия все мы проделали огромную работу по формированию новой логистики и новой экономической географии. Создание новых производств и инфраструктурных коридоров — портов, логистических хабов, железных и автомобильных дорог — обеспечивает доступ к новым рынкам, на которые теперь может быстро выходить российский бизнес. Эту задачу-максимум государство прекрасно понимало и решало ее, как, думаю, стало теперь очевидно для всех, с опережением.

Сейчас, когда многие прежние инфраструктурные ограничения сняты или активно устраняются, как в случае с расширением БАМа и Севморпути, на первый план выходит новая задача для государства — выстраивание политических и экономических отношений на тех рынках, куда стремится российский бизнес.

Собственно, здесь на передовую и способен выйти российский МИД, который должен организовать тесный политический и экономический диалог с теми же Китаем и Индией, а заодно и Малайзией, Вьетнамом и Южной Кореей. Иными словами, дипломаты должны проложить путь к новым рынкам, а значительную роль в качестве мозгового центра, определяющего, куда и как идти, в этом процессе может сыграть РСМД. Представляется, что одним из ключевых направлений этой работы сейчас может стать подготовка эксклюзивной российско-китайской торговой сделки, направленной на увеличение взаимного товарооборота. Если такой «контракт века» между Россией и Китаем будет заключен, за ним последуют другие страны Азиатско-Тихоокеанского региона.