Геноциду осетин 103 года: «Дождь отмыл улицы Цхинвала, но не смыл потоки крови»

Сегодня, 20 июня, в Южной Осетии отмечают 103-ю годовщину геноцида осетин. Газета «Республика» пишет о том, как травили осетин в те годы, и о том, как сохраняется память о жертвах геноцида сегодня.

Спустя более 100 лет после кровавых событий 1920 года в Южной Осетии приходится констатировать, что все еще не собран исчерпывающий материал, который обобщил бы потери осетинского народа тех лет. Остаются вопросы, не нашедшие отражения даже в исторических исследованиях, не говоря уже о литературных произведениях осетинских писателей. Разнятся данные по количеству человеческих потерь — от пяти с половиной тысяч до пятнадцати тысяч человек по другим источникам. В то же время существуют документально подтвержденные данные, которые трудно подвергать сомнению, часто в дневниках и мемуарах самих карателей, к примеру — о 136 сожженных осетинских селениях, причем иногда вместе с жителями, остававшимися в домах. Существует список этих сел, как и тех 117 населенных пунктов, которые были уничтожены в огне грузинскими вооруженными бандами при повторении событий в 1991−92 годах.

Целый город Ногир образовался на территории Северной Осетии из беженцев с юга, многих приютили родственники в других населенных пунктах, многие умерли от свирепствовавшего тифа. Реже причиной гибели беженцев называют «испанский грипп», но, как оказалось, «испанка», которая добралась в российские губернии позже, чем в другие страны мира, все же привела к массовым жертвам, в том числе среди беженцев в Северной Осетии. Многие из тех, кто смог вернуться на родину в 1921 году, умерли от лишений и перенесенных болезней, вынужденные начинать жизнь с нуля на пепелище своих домов. Путь через перевалы, судя по воспоминаниям участников тех событий, практически был усеян наспех засыпанными могилами скончавшихся в дороге стариков и, особенно — младенцев, не вынесших переохлаждения.

Июнь был дождливым в тот год, этот факт подчеркивается практически во всех воспоминаниях. Тропы на высоте около 3 тысяч метров через Зикарский, Рукский и Мамисонский перевалы, конечно, были знакомы некоторым из них, кому приходилось хоть раз перебираться через горы в более благополучные времена. Но таких людей было мало, они шли впереди, указывая собой путь, и отставать от них было нельзя. Световой день в горах короток, времени на привалы не было, старики неизбежно отставали, измученные маленькие дети срывались с круч.

Согласно официальным исследованиям, каждый третий погибший в результате карательной экспедиции против осетинского народа был ребенком. Общее число жертв геноцида составило около четверти всего осетинского населения Южной Осетии.

Численность погибших от рук карателей среди жителей Цхинвала и сел, не успевших уйти вместе с другими, сравнима с числом погибших в результате исхода беженцев. В книге кандидата исторических наук К. Пухаева «История геноцида осетин 1920 года», вышедшей к столетию событий, приводятся и такие факты, о которых мало кто знает — к примеру, о том, что над городом несколько раз появлялся аэроплан грузинских войск. Авиабомбы сбрасывали на Цхинвал еще до начала наступления грузинской гвардии, с 9 по 11 июня, а позже с аэроплана целенаправленно бомбили также колонну беженцев на территории между селениями Дзау и Хвце. Нещадно истреблялись осетины, попавшие к гвардейцам в плен, устраивались показательные расстрелы, для устрашения населения демонстрировались варварские способы убийства, в которые трудно было бы поверить современному человеку, если бы подобные же зверства не повторялись в отношении осетин в 1991−92 годах.

Спустя 70 лет после тех кровавых событий снова горели села, гибли люди, попавшие в руки грузинских бандитов, уходили беженцы пешком часто по пояс в снегу теперь уже по Зарской дороге, которая на тот момент была всего лишь непролазной для транспорта тропой на высоте 2 тысяч метров. Тогда и стали проясняться в памяти и бережно собираться рассказы бабушек и дедушек о том, что один раз они такое уже пережили. История повторилась, все это уже было, просто не употреблялось еще в обиходе слово «геноцид». Этот термин официально был принят международным сообществом лишь в декабре 1948 года, но он, безусловно, распространялся и на преступления более ранних времен. Наши предки называли эти времена: «Гуырдзы нӕ куы цагътой, уӕд», «Гуырдзы хъӕутӕ куы сыгътой, уӕд»… («Когда грузины истребляли нас», «Когда грузины сожгли наши села») и т. д.

Автор книги, светлой памяти Константин Петрович Пухаев, признает, что с того момента, который собственно и принято отмечать как геноцид, а именно — с 12-го по 22 июня, когда последние беженцы покинули пределы Южной Осетии, ход событий иногда приходилось восстанавливать по мемуарам непосредственных участников событий, которые описывают их в строгой хронологической последовательности, называя имена командиров повстанцев и даже отдельных бойцов, и по рассказам очевидцев, сохраненным потомками. В связи со скудостью документальных источников таким же образом дополнялись материалы других исследований — интернет-ресурсов, посвященных геноциду, документальных фильмов, научных работ. С полной уверенностью можно сказать, что большая часть архивных документов, среди которых приказы командиров меньшевистских подразделений, переписка, различные протоколы и многое другое было в короткий срок увезено с глаз долой в Грузию, и вряд ли эти документы, подтверждающие преступления грузинской армии против осетин именно по этническому признаку, бережно хранятся в архивах. Поэтому имеют огромное значение бесценные свидетельства людей, переживших те события, записанные лично или передававшиеся устно потомкам. Ведь еще совсем недавно, лет 20−30 назад, почти в каждой семье живы были бабушки и дедушки, помнившие 1920-й год.

Советская пропаганда запрещала выпячивание национальной истории, особенно, если что-то вызывало подозрение в наличии претензий в отношении других народов. Через пару поколений это табу стало нормой, поэтому в советской оценке тех событий закрепилось понятие основного виновника — «грузинские меньшевики», чтобы придать некую политическую окраску действиям грузинской армии против мирного населения и избежать обвинения в этнических чистках. Но потому и бежали люди от верной гибели — они знали, что грузинская армия пришла уничтожить Южную Осетию, а не большевиков.

Доктор исторических наук профессор Руслан Бзаров выделяет несколько способов, применявшихся грузинской армией для достижения этой цели. «Тактику выжженной земли» использовали в горных селениях и ущельях, традиционно противостоявших экспансии, когда войска стремились истребить всех жителей от мала до велика и сжигали селения. Вторая методика — «тактика устрашения»: избирательное истребление активных участников Сопротивления, рассчитанное на то, что их родственники и односельчане обратятся в бегство. Наибольший резонанс имела показательная казнь в Цхинвале 20 июня 1920 г. захваченных в плен тринадцати повстанцев, руководителей и участников крестьянского движения.

Третья методика — «этническая чистка» — состояла в депортации осетин из оккупированной Осетии на Северный Кавказ в обмен на сохранение жизни и применялась в мирных населенных пунктах, не участвовавших в Сопротивлении. Причем правительством заранее была создана переселенческая комиссия, которая должна была в плановом порядке переселять на «освобожденные» от осетин места грузинское население. Самым вероломным способом уничтожения той части осетин, которая не смогла уйти на север и скрывалась в горах и лесах, был призыв к осетинам вернуться к мирному труду. Первые же группы легковерных были расстреляны засадными отрядами, так что расчет на дальнейший обман не оправдался. Грузинский министр внутренних дел Рамишвили отчитался 3 августа 1920 г.:

«Повстанцы Джавского ущелья покинули Грузию и перебрались в Северную Осетию. Остатки их в спешном порядке продолжают эвакуацию. Освобожденные участки занимаются переселенцами из Рачинского, Душетского и даже Озургетского уездов».

«Почему я не записывала?», — сожалеет наша собеседница Лариса Джиоева. И на это есть ответ: никто не мог представить, что бабушкины рассказы являются документом, который когда-то можно будет использовать для доказательства преступлений против осетинского народа. В ее памяти прочно закрепились отдельные эпизоды, которые повторялись в доме часто и все больше прояснялись по мере того, как она росла. Лариса вспомнила, что бабушкина подруга часто упоминала ножницы, рассказывая о том, как ее семья покинула родное село и вместе с другими бежала на север. Прошло много лет, прежде чем образ чем-то очень важных ножниц занял свое место в трагической истории женщины:

«Немецкими ножницами я выкопала на обочине тропы могилку для своего умершего в пути ребенка, неглубокую, потому что не было времени, меня не стали бы ждать. Я видела, что даже за упавшим в пропасть человеком никто не стал спускаться — ни у кого не было сил, да и не спасли бы его с переломами. И к тому же надо было спешить, чтобы успеть до темноты пройти как можно больше, холодная ночь могла принести новые смерти. Поэтому просто закопала его, чтобы зверь не добрался, и воткнула рядом какую-то корягу, как знак».

Так делали многие, но эти знаки не привели никого из них к могилам своих родных, не все вернулись в Южную Осетию тем же путем, да и вообще далеко не все вернулись. Большинству было просто некуда возвращаться, но они предпочитали родное пепелище и не могли остаться там, где их приютили на севере. Есть удивительные факты о детях, родившихся на чужбине у перенесших путь на север беременных беженок. Уцелевшие родители теми же тропами через перевалы несли своих младенцев обратно — на Родину после ее освобождения, когда советская власть «вновь» была установлена, как сказано в документе 1921 года. Мужчины и женщины собирали камни, чтобы отстроить свои разрушенные или сожженные дома, носили с русла реки, скрепляли кладку глиной, чем же еще. В высокогорных опустевших селениях тоже было нелегко — срубали деревья и строили временные бревенчатые домики. Наживать хозяйство на голом месте было совсем не просто, работали, не щадя сил, чтобы вернуть хоть частично то, что делает возможной жизнь в селе: завести потихоньку живность, посадить кукурузу, поставить мельницу на речке.

«Мельница была особенно важна для села, — продолжает рассказывать Лариса Джиоева. — Родители моей бабушки в тот страшный день, когда в село уже вот-вот должны были ворваться грузинские гвардейцы, схватили детей, кое-что из одежды и еды на дорогу, привязали к лошади свой скарб и бежали вместе с другими. Они уже вышли за село, когда старшая девочка, десятилетняя сестра моей бабушки, вдруг решила по пути забежать на мельницу и прихватить в мешочке немного муки, сколько сможет. Мать с отцом не успели ее удержать, они просто пошли медленней, все время оглядываясь, не появится ли дочка за ними на дороге. Но она так и не догнала их, гвардейцы, которые уже заходили в село именно со стороны мельницы, увидели девочку с мешочком муки, схватили ее, вспороли ей живот и высыпали туда муку. Тело дочери, все в муке, увидел отец, который тихо пробрался к злополучной мельнице в ее поисках. Как такое могли сделать люди? Никак. Мать с отцом двигались дальше на север, спасая остальных детей. Первую ночь провели без сна, уложив детей в неумело сделанном шалаше, сами легли на войлок, накрывшись, чем попало, и плакали беззвучно, чтобы вдруг не привлечь внимание возможных преследователей. Шел сильный дождь, ручьи несли грязь со склонов, ил собирался вокруг них, но они ничего не замечали. Только бы побыстрей пройти этот скорбный путь и завыть, наконец, во весь голос, закричать от боли. Под утро они засыпают тяжелым сном, и тут из кустов выползает человек, который ждал этой минуты. Он отрезал уздечку, привязанную к ноге мужчины, и вместе с конем — последним, что осталось от 78 голов скота, исчез в темноте. Так теперь будет еще долго, одна беда потянула за собой все остальные, и эта полоса не скоро кончится — впереди их ждет „испанка“, что унесет двоих детей, нищета и голод»…

Удивительно, как жестоко коснулся геноцид одной семьи, включая самое знаковое преступление грузинских меньшевиков против осетинского народа. Лариса рассказала о том, как ее юная прабабушка Сона Тадтаева прокралась на Згудерское кладбище после расстрела тринадцати коммунаров и под горьким, как ее слезы, дождем раскопала траншею, куда сбросили убитых, вытащила тело своего мужа, Павла Ходова, и тайно увезла его через всю полыхавшую огнем Южную Осетию в родовое селение Гудис, где и похоронила по-человечески. Там, в Згудере, под обелиском теперь лежит двенадцать останков. Этот душераздирающий рассказ, услышанный Ларисой от бабушки — абсолютно неизвестный историкам факт. Так и запомнила те рассказы: бесконечный дождь, что не прекращался, пока шло истребление народа, и как будто продолжался все долгие месяцы горькой доли беженцев.

«Вчерашний дождь отмыл улицы Цхинвала. Но не смог отмыть потоки крови, вчерашние жестокие потоки крови. Их не так легко было смыть…» — писал Созруко Кулаев о расстреле тринадцати коммунаров.

Одно из хрестоматийных произведений, по которому были восстановлены детали того события на рассвете 20 июня 1920 года. Через семнадцать лет после того дождя молодой нарком просвещения Созруко Кулаев был расстрелян по обвинению в саботировании перехода Юго-Осетинской автономной области «с латинского алфавита на новый осетинский алфавит на грузинской основе». Геноцид продолжался, и было еще много дождей в истории Южной Осетии, черных дождей, смывавших следы преступлений против осетинского народа. И только память народа, передаваемая из поколения в поколение, не дала уничтожить эти следы.

Инга Кочиева