Импортозамещение остается самым эффективным ответом на санкции — эксперт

Новый пакет американских санкций может быть принят в очень опасный для российской экономики момент: восстановительный рост промышленности после кризиса, даже весьма слабый, почти полностью прекратился, сельское хозяйство также резко затормозило, доходы населения прекратили падать, но вряд ли заметно растут. Экономика все глубже погружается в стагнацию, несмотря на многократные заверения правительства в том, что оно ищет чудодейственные рецепты по ее ускорению. В этой ситуации еще более актуальной становится политика импортозамещения (несмотря на то, что отдельные представители кабинета министров уже объявили ее не слишком актуальной), убежден доцент департамента интегрированных коммуникаций НИУ ВШЭ Павел Родькин.

Очередной санкционный накат на российскую экономику со стороны США совпал с четвертой годовщиной введения продовольственных контрсанкций, и это сразу же провоцирует вопрос о симметричном ответе. Каким он может быть? Что Россия способна противопоставить новому пакету американских санкций, который даже в виртуальном виде уже давит на рубль?

Для начала стоит сказать, что санкции сегодня не являются неким эксцессом в отношениях между различными государствами или зонами экономического влияния, это уже постоянный фактор. Санкции определяют и экономические, и политические решения точно так же, как различные межгосударственные договоры, системы таможенных пошлин, госдолга и так далее. Поэтому применение санкций по отношению к России, Китаю или Европе со стороны США, равно как и ответные санкции, сегодня выступают совершенно естественными явлениями. На уровне государств просто воспроизводится схема, которая действует в бизнес-среде, когда крупные корпорации одновременно сотрудничают и судятся друг с другом. Так же и здесь — страны одновременно торгуют и ведут торговые войны между собой, постоянно инспирируя какие-то санкции.

Так что очередной готовящийся пакет санкций по отношению к России является закономерным продолжением этой политики и этих системных отношений. Привязывать его к каким-то политическим событиям, будь то присоединение Крыма или же мнимое вмешательство России в выборы США, не стоит — это не более чем риторика, на которую не следует обращать никакого внимания. Санкции по отношению к России будут продолжены на неопределенно долгое время — это постоянный фактор отношений с Западом, хотя и экономически, и психологически Россия к нему не была готова. Мы по-прежнему рассматриваем санкции как некое из ряда вон выходящее экстремальное действие против нас, поэтому и ответные санкции тоже принимаются не в рамках системной игры, системных отношений, а как некий риторический ответ. Но отсутствие системно-политического и системно-экономического подхода в отношении санкций и контрсанкций даёт о себе знать, в частности в том, что контрсанкции 2014 года подействовали на российскую экономику достаточно вяло и незаметно и не произвели ожидаемого политического эффекта.

Поэтому главный урок заключается в том, что Россия должна выстраивать и свою экономику в целом, и внешнюю торговлю, в частности, с учетом постоянного фактора санкционной войны всех против всех. То есть нужно научиться вести санкционные войны и в то же время сотрудничать с «санкционными» странами, как это делают сегодня Китай и США, которые одновременно и воюют друг с другом в финансовой и экономической сферах, и продолжают сохранять высокую степень взаимной интеграции экономик.

Какие меры Россия, на ваш взгляд, должна принять в рамках такого подхода?

Самой действенной, но и, наверное, самой болезненной мерой было бы то самое пресловутое импортозамещение, о котором так много говорилось с большой помпой. Но фактически ситуация в этой сфере либо не сдвинулась с мертвой точки, либо сдвинулась, но очень медленно, пока без каких-то ощутимых эффектов с точки зрения развития экономики, собственных цепочек добавленной стоимости и собственного потребления. Не нужно обольщаться большим количеством новых российских брендов: значительное их количество так или иначе контролируется транснациональными корпорациями, а вместе с ними и цепочки добавленной стоимости. Конечно, заниматься импортозамещением в отрыве от всей мировой системы невозможно, да и было бы глупо замыкаться в себе. Но Россия в плане своего внутреннего рынка очень похожа на США — наша страна в достаточной степени самодостаточна. По большому счету, в мире есть всего три таких крупных самодостаточных страны — Китай, США и Россия, и эту базу российской самодостаточности следует развивать, прежде всего в промышленном производстве, развитии высоких технологий в сфере машиностроения, в конечном потреблении. Но по факту понятно, что Россия уступает многим мелким и менее значительным странам по уровню развития национального производства, в ряде случаев практически безнадежно — например, в сфере электроники на собственной элементной базе или в области промышленного дизайна.

В связи с этим насколько уместно сравнение России с Китаем?

Безусловно, есть ряд принципиальных различий, и это сравнение, конечно, не в пользу России. Китай гораздо раньше, чем современная Россия, был интегрирован в глобальную экономику, но при этом никогда не стремился в ней раствориться или стать ее придатком. Китайская экономическая динамика, программы по развитию собственного производства и собственной науки свидетельствуют о том, что у руководства КНР изначально был очень четкий план вхождения в мировую экономику, как бы конспирологически это ни звучало. Эта возможность была использована для собственного развития, что и стало причиной нынешнего обострения отношений с США, которые не прочь повоевать с Китаем чужими руками, в том числе и России. Китай имеет все шансы самостоятельно перейти к новому технологическому укладу, и для Америки критически важно это не допустить любой ценой. При этом Китай проявляет амбиции не только в сфере производства, но и в сфере финансов, выстраивая собственную финансовую систему.

Одним словом, налицо все признаки сосредоточения перед новым рывком, и поэтому в российском общественном мнении Китай постепенно становится той страной, на которую тоже следует ориентироваться, неким эталоном общества прогресса, быстрорастущей развивающейся экономики. Пока не совсем понятно, что с этим делать, поскольку Китай, в отличие от США, не предъявляет России политических и идеологических претензий, а общественные симпатии к этой стране несомненны и контрастируют с той точкой зрения, которая еще недавно доминировала во властных кругах: зачем развивать свое производство, если можно все необходимое купить на мировом рынке? Теперь эта идеологема сменилась другой: зачем нам что-то делать, если современные технологии нам не продадут на Западе? Хотя ответ на этот вопрос совершенно очевиден: не продадут на Западе — продадут в том же Китае. Но Китай тоже не следует идеализировать — как, собственно, и Запад. И в отношениях России с КНР, и внутри Китая далеко не все так безоблачно, но там по крайней мере ощущается политическая воля к решению многих проблем.

В России же мы скорее наблюдаем ситуацию некой растерянности: с одной стороны, старые неолиберальные глобалистские парадигмы оказались неосуществимы — с другой, для перехода на принципиально новый или хотя бы какой-то гибридный путь не хватает той самой политической воли. Новые вариации рассуждений о том, зачем нам что-то производить, являются следствием этого. Эта ситуация крайне опасна, поскольку не дает ни обществу, ни бизнесу четких ориентиров развития, тогда как запрос на формирование внутреннего рынка производства и потребления в обществе очень велик. Неопределенность мешает сдвинуться с мертвой точки, хотя созидательное движение в направлении развития собственного рынка — производства, труда, интеллектуальных услуг, потребления и так далее — и было бы самым лучшим ответом на санкции. Все это как раз и позволяет вести себя на равных в мировой системе, по крайней мере быть устойчивым к всевозможным гибридным войнам.

Оформится ли этот запрос в виде некой организованной политической силы — условной «партии внутреннего рынка»?

Действительно, такая сила очень востребована. Но проблема заключается в том, что этот политический запрос по-прежнему оформляется теми силами, которые исповедуют откровенно неолиберальную идеологию, фактически приватизирована им. Те же самые партии бизнеса, наподобие Партии роста или бывшей партии Михаила Прохорова, не скрывают, что для них развитие российской экономики неразрывно связано с потерей всех прав наемными работниками, освобождением предпринимателей от налогов и какого-либо участия в жизни общества. Понятно, что такие партии вызывают в обществе резкое неприятие. Объективно эта ситуация тормозит развитие бизнеса, который заинтересован в развитии внутреннего рынка и его потребителя — всего общества. Это противоречие пока неразрешимо, и мы не видим ни бизнесменов, ни политиков, которые бы заполнили нехватку той политической силы, которая готова действовать в интересах и общества, и экономики, став над абстрактными идеологическими принципами вроде либерализма, коммунизма и так далее.

Как в этом контексте следует воспринимать постепенное избавление от американских долговых бумаг? Это идеологический шаг или скорее бухгалтерский?

Как бы ни относиться к госдолгу США, он остается одним из основных факторов глобалистской экономики. Игнорировать его невозможно, и все страны мира так или иначе с этим долгом взаимодействуют — полностью отказаться от него не может никто, даже Китай. Поэтому покупка или сбрасывание гособлигаций США, видимо, будет носит циклический характер, напоминающий игру на бирже, когда покупка или продажа акций ни о чем не свидетельствует — так устроена сама система. Поэтому я допускаю, что на следующем витке Россия может усилить покупку американских долговых бумаг, причем вне зависимости от внешнеполитической конъюнктуры и риторики.

А чем Россия может действительно удивить Трампа? Или, в силу возрастных особенностей, только он способен удивлять?

Мы никуда не уйдем от прошлого Трампа, и если он ведет себя в политике так, как мы это видим, то возникает логичный вопрос: что же он вытворял в бизнесе? В западной прессе привыкли называть непредсказуемым политиком Путина, но Трамп оказался еще более непредсказуемым, так что вряд ли на него могут произвести впечатление какие-то демарши — у него всегда найдется еще более эффектный ответ. Но все подобные жесты направлены прежде всего на медийное поле и рассчитаны на создание определенного фона, которым пользуются и в США, и в России, то раздувая, то гася те или иные темы. На реальные экономические отношения эти демарши вряд ли оказывают серьезное давление. Сильной стороной современного глобализма является его институциональность: несмотря на все геополитические бури, эта система продолжает действовать. Внешние эффекты на периферии этой системы, в ее медийном контуре на нее не влияют. Те же заявления об отказе от доллара или от покупки американского госдолга, конечно, произведут впечатление на общество или какие-то политические силы, которые найдут в этом возможность для собственного продвижения, но на реальную экономическую систему серьезного влияния не окажут. Динамика покупки Россией американского долга и политическая риторика — это две совершенно разные и не пересекающиеся картины. Аналогичным образом США могут обвинять те или иные режимы диктаторскими или нарушающими права человека и одновременно продолжать экономические отношения с ними.

Одним словом, похороны неолиберализма и глобализма оказались преждевременными, хотя давно считается хорошим тоном говорить, что нынешний экономический порядок подходит к своему концу — еще чуть-чуть, и вся мировая система изменится до неузнаваемости. Однако институты этой системы продолжают работать, и вместо смерти неолиберализма мы видим постепенный и усиливающийся демонтаж социального государства — Россия здесь не является каким-то исключением из правил. Приятно рассуждать о конце неолиберального капитализма, но де-факто у общества нет какого-то внятного и серьезного ответа на нынешнее усиление курса правящих элит.

Николай Проценко