Багдадский «майдан»: демографическое давление на фоне нефтяного падения

В Ираке продолжается политический кризис, «официально» стартовавший 13 апреля, когда часть депутатов начала забастовку по инициативе шиитского блока «Аль-Ахрар», возглавляемого Муктадой ас-Садром. 20-го ас-Садр заявил о «выходе из забастовки», под которым понималось… неучастие в работе парламента до полной смены правительства. 26-го кризис вступил в острую фазу. Выступление премьера Хейдара аль-Абади, предложившего список из десяти кандидатур и план реформирования экономики, было сорвано депутатами, забросавшими главу правительства бутылками с водой. Фоном для этого служила многотысячная демонстрация подошедших к границам «зелёной зоны» сторонников ас-Садра, требовавшего «напугать» законодателей и вынудить их согласится на план премьера. В ответ к зданию парламента стянули бронетехнику. Конечным итогом стало утверждение шести из десяти кандидатур и создание 28-го апреля специальной комиссии по переговорам с забастовщиками.

Лозунги багдадского «майдана» во главе с ас-Садром вполне традиционны — борьба с коррупцией и создание «технократического» правительства. Как обычно, они скрывают весьма серьёзный кризис, имеющий к ним крайне отдалённое отношение — несмотря на действительно повальную коррупцию. Между тем, речь идёт о стране, занимающей в ОПЕК второе место по добыче нефти, что автоматически означает четвёртое в мире. По очевидным причинам, для России происходящее в Ираке более чем актуально.

Итак, что именно происходит?

Страна демонстрирует классический сценарий кризиса «нефтяных пузырей». Экономика Ирака между 2005-м и 2013-м выросла в 4,6 раза, однако это была весьма своеобразная «история успеха». К 2013-му на долю добывающего сектора (в случае с Ираком это означает почти исключительно нефтегаз) приходилось 70% ВВП, 99% экспорта и 95% бюджетных поступлений. Иными словами, экономический рост тривиально отражал рост нефтяного экспорта. При этом, во-первых, последний опирался почти исключительно на иностранный капитал. Во-вторых, речь ни в коем случае не шла о «стране-бензоколонке» — Ирак испытывал нарастающий дефицит нефтепродуктов, достигший к 2013-му 233,9 барр./день. В стране существовали 11 НПЗ (крупнейшие в Баджи, Басре, Дауре и Насириахе), однако существовали своеобразно. НПЗ Насириаха просто не был восстановлен. Действовавшие производили мало лёгких нефтепродуктов, при этом низкого качества. Как итог, бензин и дизтопливо импортировались в нарастающих объёмах. Таким образом, здесь мы видим «нефтяную» экономику в наиболее утрированной форме.

Теоретически она могла рассчитывать на дальнейший экспоненциальный рост. К 2013-му разрабатывались лишь 20% доступных месторождений. В итоге планы правительства изначально предусматривали доведение добычи до 12 млн барр./день к 2017-му; впоследствии они были скорректированы до 9,5 млн. Так или иначе, речь шла о цифре, примерно равной добыче Саудовской Аравии — Ирак один из немногих оставшихся резервуаров дешёвой «конвенциональной» нефти.

На практике процесс «надувания пузыря» замедлился ещё до начала кризиса 2014-го.

Причины стагнации были вполне прозрачны. Во-первых, это инфраструктурные проблемы. У Ирака основательно изношена или разрушена трубопроводная инфраструктура, существует дефицит генерирующих мощностей — между тем нефтедобыча довольно прожорлива. Во-вторых, весьма жёсткие условия контрактов — компании получали считанные доллары за каждый добытый баррель нефти. Скажем, контракт между правительством и ВР на освоение Южной Румайлы предусматривал получение корпорацией… 2% дохода.

В-третьих, это хронические и старательно подогреваемые Саудовской Аравией и Катаром мятежи и террористическая активность на суннитском севере. Между тем, хотя на юге добывается подавляющая часть иракской нефти, ряд важнейших месторождений (Киркук) и ряд перспективных районов освоения находились в суннитской зоне. В-четвёртых, существовала проблема практически независимого Курдистана, также являвшегося перспективной зоной.

Это привело к вполне предсказуемым результатам. Среднегодовая добыча в 2012-м составила 3,116 мл. барр./день при экспорте в 2,4 млн, в 2013-м — 3,141, т. е. показала смехотворный рост в 30 тыс. барр. (в планах правительства было увеличить её до 3,8 млн). Экспорт при этом упал на 1,4%. В денежном выражении это означало снижение с $ 96,2 млрд до $ 91,8 млрд. При этом, учитывая быстрый рост иракского населения, экспорт на душу населения упал с $ 2934,3 до $ 2719,9.

В апреле 2013-го курды заключили прямой контракт с Турцией в обход Багдада и в конце года начали экспорт нефти. При этом на ноябрь добыча в иракском Курдистане составляла 400 тыс. барр./день, из которых 300 шло на экспорт. И добыча и экспорт продолжали учитываться в общей иракской «массе».

30-го ноября начался суннитский мятеж в провинции Анбар, однако он не сказался на добыче. Май 2014-го стал пиком иракского нефтяного изобилия — при производстве, достигшем (с учётом Курдистана) 3,3 мл. барр./день, месячные доходы бюджета составили $ 8,8 млрд (с учётом «курдского фактора», меньше, но не катастрофично).

Однако в июне началось полномасштабное наступление террористическрой группировки ДАИШ, лишившее Ирак «северной» нефтедобычи (курды при этом заняли Киркук), а в сентябре — резкое падение цен на нефть.

Далее, как гласит официальная версия событий, Ирак в тяжелейшей ситуации чрезвычайно преуспел в нефтяной гонке. К июню 2015-го производство составило 4,39 млн барр./день. Нюанс в том, что в контролируемых правительством южных и центральных районах страны добывалось $ 3,3 млн, из чего остаётся сделать вывод, что более 1 млн приходилось на долю Курдистана, что вполне соответствовало планам местных властей, собиравшихся довести добычу до этого уровня уже к началу 2015-го. Иными словами, половина иракских достижений в действительности принадлежала курдам. Последние, в отличие от центральных властей, вполне лояльны к инвесторам и, например, используют стандартные схемы раздела продукции. Практически та же ситуация сохраняется и сейчас — при суммарной добыче 4,3 млн на юге сосредоточено 3,3 млн.

При этом пресловутые «успехи» никак не помогли Багдаду сохранить докризисный уровень доходов. Так, в марте 2015-го они составили лишь $ 4,46 млрд. Между тем расходы по понятным причинам увеличились.

Очередной виток падения цен на нефть в конце прошлого — начале нынешнего года не добавил в эту картину жизнерадостных красок. Бюджет Ирака 2016 года предусматривает продажу нефти по цене $ 45 за баррель с дневной экспортной мощностью 3,6 млн. На практике в январе экспорт составил 3,283 млн барр./день, принеся $ 2,261 млрд, в феврале 3,225 млн барр. при средней цене $ 23/барр., что принесло $ 2,2 млрд. С учётом весьма «непрозрачного» курдского фактора реальные доходы Багдада могли быть ещё меньше. При этом долги по возвратным платежам нефтедобывающим компаниям составили $ 3 млрд — $ 6 млрд. В марте в отставку подал профильный министр — но это не слишком поправило ситуацию. Политический кризис был неизбежен.

Рост цен на нефть, на первый взгляд, должен выправить ситуацию. Однако далеко не факт, что Ирак — точнее, «собственно Ирак» — сможет удержать нынешний уровень нефтедобычи. Инвестиции в 2016-м намечено урезать по сравнению с прошлым годом с $ 13 млрд до $ 9 млрд, объёмы бурения сократились. Сосредоточение силовиков на севере провоцирует весьма неприятную активность на юге — от откровенно криминальной до политической. Следует учитывать, что кроме шиито-суннитского антагонизма в Ираке есть и внутришиитские и чисто регионалистские противоречия. Басра смотрела на Багдад скептически и при единоверном правительстве, и автономистские настроения там явно сохранятся и впредь.

Иными словами, сохранение и тем более наращивание уровня добычи в Ираке будет проблемным. При этом демографическое давление сохранится здесь очень надолго. Сочетание этих двух факторов и стабильность — вещи слабо совместимые.

Евгений Пожидаев, специально для EADaily